Только никому не говори - Страница 64

Как только я впервые осторожно намекнул Дмитрию Алексеевичу о браслете, он сразу подставляет мне своего друга Нику. Но ещё раньше он подсунул мне Бориса Николаевича: тот весной занимался с Марусей математикой.

На эти приманки я и попался, бесконечно разрабатывая две тупиковые версии. Но самый тонкий ход его был связан с Анютой.

В четверг, когда мы занимались клумбой, любознательный Отелло с Вертером отправились на прогулку в рощу, где я проводил допрос математика. Художник с Анютой остались вдвоём, и он тотчас, сгущая краски, заговорил об опасности, которой подвергаются сыщик и его тайный свидетель. Чтобы «охранять» меня, он просит разрешения у Анюты переехать на дачу: игрок стремится в гущу событий. И добавляет мельком: «Если б я не был в числе подозреваемых, я бы украл блокнот, сдал в милицию и поставил разыгравшегося сыщика перед фактом. Довольно жертв!» Дмитрий Алексеевич намекнул на своего друга как на реального кандидата в убийцы и сумел заразить Анюту страхом. Тут с прогулки возвращается Отелло — предполагаемый убийца — и сообщает, что в субботу у сыщика свидание с Борисом Николаевичем. «И я подъеду», — объявляет он.

И Анюта решается действовать. Соврав мне, что уезжает на всю субботу в Москву, она устраивается неподалёку от беседки и крадёт чистый запасной блокнот. У Дмитрия Алексеевича уже второе, считая портрет Гоги, безукоризненное алиби.

Он идёт дальше. Когда-то верно оценив характер Пети, он не заметил перемену в нем, связанную, очевидно, с тем, что для юноши кончилось его одиночество в страшной тайне. Художник звонит ему ночью, но ничего не добивается.

Что делать? Блокнот недостижим (кстати, он хранился у Василия Васильевича под матрасом). Дмитрий Алексеевич решает превратиться из подозреваемого в жертву и стать моей правой рукой. Он инсценирует кражу портрета. Шаг рискованный, странный, абсурдный. Художнику надо было сидеть спокойно, никто его не подозревал. Однако спокойствие не в натуре страстного игрока, к тому же не трясущегося за свою жизнь. А, кроме того, он правильно угадал природу моего воображения, основанную на бессознательных, едва уловимых ощущениях. Я выразил желание посмотреть портрет — и он исчез. Мне кажется, если бы я увидел его вовремя, я бы не поверил в «вечную любовь» художника к Люлю.

Дмитрий Алексеевич привёз аллегорию в Отраду и спрятал в родительской спальне, где ночевал. А я после кражи портрета окончательно растерялся, но неправильно истолковал причину своей тревоги: я начал беспокоиться за художника. Таким образом, он стал жертвой и предложил план ловушки: тут- то в его руки и попал бы желанный блокнот.

Беспокоясь за него, я отменил ловушку, он попытался меня отговорить, потом вдруг вспомнил начало своего романа с Анютой: июльскую грозу — небесный гнев. Он дразнил мен и открывался, но я был по-прежнему слеп. Из-за Анюты. Когда я увидел зелёный сарафан в листве, я чуть с ума не сошёл. Все та же железная схема Шерлока Холмса: кому выгодна эта слежка? Убийце или его сообщнице. А тут ещё Дмитрий Алексеевич, уже невольно, подлил масла в огонь: говоря об отношении Анюты к одному человеку, он выразился, что она его пожалела. И ведь не просто пожалела на минутку, а думала прожить с ним из жалости всю жизнь. И разрушила чужие жизни.

- Моя жизнь не разрушена, — холодно заметил математик. — Или вы считаете меня алкоголиком?

- Ерунда! Каждый спасается как может.

- Наш сыщик, — иронически проронила Анюта, — не сыщик — а учитель жизни. Он все про всех знает. Он спустился к нам учить.

- Не знаю, а надеюсь. А вы, Анюта… — взорвался я внезапно (знала б она, чего мне стоит в этом копаться!). — Если б у вас хватило терпения ждать, а не метаться между мужем и…

- Что б вы ни сказали обо мне — слабо! Я думаю о себе ещё хуже.

- Ладно, мы отвлеклись. Как бы там ни было, а у меня чуть не составилась новая схема.

Борис Николаевич убийца, а бывшая жена из жалости его покрывает.

Однако посещение мастерской переключило меня на другую версию: Николай Ильич. Заметив моё болезненное впечатление от «Паучка», художник намекнул, что это — заказ друга. Далее: он подчеркнул пылкий интерес актёра к Наташе Ростовой на сцене. И наконец, прямо соврал, что не говорил Нике о сеансах. Стало быть, тот узнал о них от Маруси? И странные телефонные звонки подогрели атмосферу, и вы, Николай Ильич, постарались. Своим бегством…

- Я ведь сбежал потому…

- Теперь-то понятно. Я заставил вас в подробностях вспомнить процесс создания аллегории — вы ведь, извините, живете эпизодами, память коротка. Не материнская любовь в замысле портрета, а другая: вечерняя, последняя любовь. Вы догадались, что своей ложью (ведь сам художник сообщил вам о сеансах), он специально подставляет вас под удар. Зачем? Причина может быть одна: вывести из-под удара себя самого. Значит… Тут и вспыхнуло в памяти пунцовое пятно на средневековой аллегории, так? И вы испугались. А Дмитрий Алексеевич уже действительно неоправданно рисковал, он ускорял конец.

В сущности, конец настал вчера — ко мне приехал Петя со сведениями. Несомненно, я счёл бы слова Павла Матвеевича бредом, кабы не образ «полевых лилий». Они меня как-то задели. Вначале я воспринимал их только как цветы: сочетание «лилий пахнут».

Однако Николай Ильич настроил меня искать в них смысл переносный, символический.

Чем полевые лилии в этом смысле отличаются от садовых или от других цветов вообще? Их образ пронизан определённой символикой: полевые лилии использованы в евангельской притче. В «гранатовском» словаре Петя узнал, что символ лилии именуется по-французски «флёр де лис». Вот о каких лисах, Борис Николаевич, заговорил ваш тесть на поминках, а заметив, видимо, ваше изумление, так сказать, перевёл: «полевые лилии».