Только никому не говори - Страница 12

К оглавлению

- Зачем?

- Это не телефонный разговор.

- Почему Павел Матвеевич не может позвонить сам?

- Он в тяжёлом состоянии, не встаёт.

- А вы кто?

- Его сосед по палате. Травматологическое отделение, палата номер семь.

- Хорошо. Я приеду в течение дня.

Я совершенно не надеялся на успех, но он приехал, к счастью, после Анюты. Он приехал и остался, несмотря на жутковатую встряску, которой встретил его больной, несмотря на все эти годы, что разделили их, казалось, навсегда. Что привело его — любопытство, страх или сострадание?

- Вам жалко Павла Матвеевича, потому что он был умён? Вы принимаете в расчёт только умных?

- Естественно. Разум — единственно надёжный критерий.

- А дураков куда девать? Или того же старика? Ведь он лишился вашей последней надежды — разума.

- Послушайте, вы чем занимаетесь?

- Иван Арсеньевич Глебов. Прозаик.

- Ясно. Слова, слова, слова.

- А вы математик: цифры и цифры. Значит, человеку человека не понять?

- Вы вызвали меня на философский диспут?

- Меня заинтересовала судьба Павла Матвеевича. Хотелось бы разобраться в этом.

- И книжечку издать? — математик улыбнулся. — Правильно. Профессия обязывает.

- Я бы не назвал свой интерес профессиональным. Так же, как и вам, жалко старика.

- Никакая жалость его не спасёт.

- Допустим. Но я хочу знать, кто его до этого довёл.

- Я — кто же ещё? Вы об этом прямо сказали.

- Я упомянул о факте и жду объяснений. Хотите мне помочь?

- Не хочу ко всему этому возвращаться.

- Вы боитесь?

Математик улыбнулся снисходительно, сел на табуретку и выжидающе уставился на меня. Мой ровесник — тридцать три года. Невысокого роста, крепкий, широкоплечий, широколобый, с уже приличной лысиной. Вообще лицо с первого взгляда кажется заурядным, но выражение силы — или злобы? — одним словом, характера — вдруг впечатляет.

- Дмитрий Алексеевич мне рассказывал…

- Ну как же я сразу не догадался! — воскликнул математик. — Ну конечно, Друг дома! Я его так и зову — Друг дома — с большой буквы. Он из этой истории прямо сделал себе хобби. Сознайтесь, ведь это он вас вдохновил? Он и ко мне подбирался.

- Вы не вдохновились?

- У меня в жизни, знаете, есть дела поважнее. Я ведь не свободный любвеобильный художник на собственной машине, который может ездить куда угодно в любое время суток, делать что угодно и по каждому поводу давать волю своим чувствам.

- Каким чувствам?

- Самым благородным, разумеется.

- Звучит двусмысленно. Вы что-то имеете против Дмитрия Алексеевича?

- Лично против Щербатова — ничего. Но в целом эстетов выношу с трудом.

- Эстет? Всего лишь? По-моему, он гораздо глубже.

- Вам виднее, вы с ним наверняка одного поля ягода: поклонники, так сказать, чистой красоты.

- Благодарю. И как же он к вам подбирался?

- Что я делал, где я был. Мне и так осточертели с этим алиби. Когда все версии о сексуальных маньяках и дачных соседях (Звягинцевым все лето отравили), вообще об убийцах со стороны все версии оказались исчерпанными, принялись за нас. И представьте: самой подходящей кандидатурой оказался я. Мальчишка этот, Петя, в Ленинграде, Анюта-сирота, в горе, художник — в творчестве. Всю среду писал портрет одного кавказского друга, а ночью они с ним ездили по гостям, даже ночевали у каких-то знакомых. Одним словом, все вне подозрений. Кроме меня.

- Что делали в это время вы?

- И вы туда же? Так вот, я алиби себе не подготовил и вёл нормальный образ жизни. До шести часов работал на машине, перед уходом заглянул в свой отдел. После шести поехал домой и опять-таки работал — один. В двенадцать лёг спать — и опять один. Отсыпался в одиночестве.

- Что значит «отсыпался»?

- А, у Анюты патологический сон: просыпается от малейшего шороха.

- Это новость! Она принимает снотворное?

- Нет, она где-то прочитала, что от снотворного не настоящий сон, а обморок.

- Так что же произошло, по-вашему, на даче в ночь исчезновения Маруси?

- Понятия не имею. Разве что какой-нибудь гений злодейства их обеих опоил и усыпил.

- По словам Анюты, они ни с кем в среду не общались. Так что это невозможно.

- Все возможно, если очень захочется. Например, пробраться в дом, пока они были на речке, и подсыпать чего-то в чайник. Он стоял на плите в кухне.

- Но Петя утверждает, что дом был на запоре: и дверь и окна. Следы взлома обнаружились бы.

- Да конечно, все это фантастика! Кому их надо было усыплять и зачем?

- У Черкасских имелись какие-нибудь ценности?

- Они годы жили на зарплату Павла Матвеевича и едва сводили концы с концами. Тёмная история. Эстет сказал бы: страшная и таинственная история.

- Борис Николаевич, когда вы впервые услышали об исчезновении Маруси?

- Анюта мне в четверг позвонила в институт, но я два дня подряд-среду и четверг — работал в другом здании. В три я зашёл в свой отдел, и мне сказали, что звонила жена: на даче что-то случилось. Я поехал на дачу.

- Сколько времени занимает путь от вашего института до Отрады?

- Чуть больше часа.

- Однако вы приехали только в семь.

- Естественно. После окончания рабочего дня.

- Вас не отпустили раньше?

- Я и не отпрашивался.

- Завидное хладнокровие.

- А чего суетиться? Мою жену утешил бы Друг дома, — математик помолчал. — Ну, тут телеграмму от родителей принесли…

- Борис Николаевич, а вас не удивило, что Анюта как-то преждевременно восприняла все трагически?

- Меня ничего не удивило, женщины уже давно меня не удивляют. Утончённые натуры.

- Но ведь она могла предположить, как её звонок отразится на матери?